(Когда вдруг сердце захлебнется грустью…)  

   «Не так-то легко отпускает от себя деревня тех, для кого она стала колыбелью, у кого все впиталось памятью: молчание матери, пришедшей с поля и собирающей скудный ужин; целый день свободы на речке, даже за краюшкой хлеба некогда забежать; петушиный крик раздирает сладкие веки на зорьке – надо идти на покос… Как губка впитывает детская душа жутковатый восторг грозы, звон грибного дождя, загадочность шумящего леса…»  

   Прочитал я эти строки в старом блокноте, и потянула дорога в края, память о которых лежит в тайниках души, словно образ курносой девчонки, впервые неумело поцеловавшей тебя…

Покуда на тебе стою.

   

   С годами, может быть, каждый из нас, кого деревня вскормила, взрастила и проводила к едва намеченной мечте, невольно начинает поэтизировать ее, приписывать ей черты, в действительности не существующие. Но жизнь нередко обгоняет даже наши фантазии. И если с высоты прожитых лет взглянешь на свой край глазами зрелого человека, стремящегося понять изменения, что произошли за твое отсутствие, - ты поразишься…  

***  

   - Куда, говоришь, пойдешь, в Бабай? Ай-бай, улым, больно далеко, больно далеко идти надо: семь холмов, семь мостов перейти…

    Старый охотник Мухарям сокрушенно качает головой, а в такт – куцей бородой. Все наши горные окрестности исходил он много раз за свою почти вековую жизнь, немало медведей свалил, волков извел, другого зверя и дичи принес в аул, был одним из долгожителей наших Уваров, да и умом, как говорили, аллах его не обидел. Но никогда он не был ни в каком городе. Услышав гул самолета, беззвучно шептал молитву…

   Обычно сидел он на солцепеке у небольшого дощатого ларька, именуемого магазином, по нашему «кибит». Рядом уходила дорога из аула. Шли послевоенные годы. Где-то, аж, за семьдесят километров(!), по рассказам проезжих «мосалей» (так называют жителей таежного села Побоища), строили новый город Бабай – нынешний Кумертау. Время было трудное, тяжелое, голодное… И, проклиная нужду, один за другим подавались уваринцы из аула. Сначала в Мраково – райцентр, а потом дальше, по старой, избитой, пыльной, а в дожди расползавшейся в коричневое месиво, дороге в Бабай-город, Мелеуз, Стерлитамак…

   Старик глядел им в след слеповатыми глазами и вздыхал:  

- Яман…Яман…

   По этой дороге когда-то с мечтой, как сказал Мустай Карим, «стать человеком», то есть образованным, покинул родной аул и я…

   …Автобус «Мелеуз-Мраково» идет с хорошей скоростью. Пассажиров много. Все с уфимского поезда. Тесновато. Конечно, можно было поехать на своем хоть стареньком, но верном «жигуленке», да потянуло к людям: в дороге немало чего можно услышать – пригодится человеку пишущему. А пассажир всегда остается самим собой:

- Тише едешь – дальше будешь…

- От того места – куда едешь…

   Это любители позубоскалить начинают развивать извечную тему: «Почему автобус не резиновый?»

   А мимо в одном и другом направлении проскакивают комфортабельные «Икарусы» и «Нефазы», отечественные «легковушки» и иномарки, попадаются молоко- и бензовозы…

   За хутором Ира широкая лента шоссе сворачивает налево, на Мраково – «столицу» Кугарчинского района. А через несколько километров, за лесополосой, уже поля колхоза, говоря по старому, имени одного из первых кавалеров в республике (возможно первого?) ордена Боевого Красного знамени Шагита Худайбердина, одного из руководителей борьбы за Советскую власть в Башкирии, члена ЦИК СССР.

   В Мраково я жил на улице его имени, но только спустя годы узнал в подробностях, какого замечательного человека родила Кугарчинская земля.    Еще один активный участник революционного движения Бахтигарей Шафиев, чьим именем названа одна из улиц в Уфе, учился в деревне Саиткулово нашего района.

    Пересекаем поля сельхозартели имени Максима Горького. Здесь трудилась замечательная наша землячка Феодосия Петровна Салтыкова. В последние несколько лет хозяйством руководил мой друг Мухтар Шарипов, ушедший из жизни в расцвете сил. До колхоза он работал председателем Кугарчинского райсовета…

   А там вон, за холмом, озимые колхоза «Красный маяк»…

   Автобус идет по дороге, которую когда-то ругал старый охотник. Те же семь холмов и мостов. Но мосты новые, прочные. Дорога тоже новая, ровная, высокая. Слышно, как шуршит под колесами асфальт. А на пути те же деревни: Бугульчан, Худайбердино, Ядгарово, Калдарово, Воскресенское, Ибряево…

   Деревни те, да дома другие – новые, красивые, строятся кирпичные. Вот за бугром Ядгарово, иначе – «Пельмени». Здесь, в пору моей юности, путники давали отдых лошадям, сами перекусывали: на склоне одного из холмов местные жители догадались построить столовую, где круглосуточно варили пельмени – чем вам не современный малый бизнес? Говорят, что даже сам бывший первый секретарь Башкирского обкома партии Зия Нуриевич Нуриев заглядывал в эту пельменную, будучи в командировке в наших краях. Теперь пельменной нет, да и надобности в ней нет: расстояние от Мелеуза или Кумертау до Мраково машина покрывает менее чем за час…     В Воскресенском от основной трассы отходят два рукава направо дорога ведет в родную деревню Президента Башкортостана Муртазы Рахимова – Таваканово, левый рукав сворачивает на гору, за которой равнина, а на равнине – на берегу Агидели лежит поселок городского типа Юмагузино. Сейчас его название известно всей стране – вблизи завершается строительство крупнейшего в Башкортостане водохранилища.

   Горная цепь, куда входят семь холмов, служит водоразделом бассейнов рек Белая и Большой Ик, вторая за Мраковым, вырвавшись из тисков гор на раздолье степи, уходит далеко на юг к Оренбургу и вливается в Сакмару. Когда-то Большой Ик был важным водным путем, по которому каждое лето порой дважды, сплавлялся к Оренбургу кугарчинский лес.

   Километров 7-8 выше Мраково, за деревней Кузьминовка, где сливаются Ик Малый и Большой, начинается горно-лесная часть района, богатая зверьем и птицей (дичью). На северо-востоке она смыкается с девственной природой Бурзяна, с его уникальным заповедником, с землями Зилаира и Баймака. Еще романтически настроенным мальчиком, мечтавшим о далеких путешествиях, прошел я эти места с такими же, как я, босоногими мечтателями, и навсегда сохранил в памяти их поразительную красоту.

   Два Ика как бы обнимают этот горно-лесной край. В Верховьях Большого Ика и расположены мои Увары и широко известные Мурадымовские пещеры, мы их называли «таш йорт» - каменный дом, и каждую в детстве облазали неоднократно. Немало легенд связано с ними. Немало загадок они преподнесут еще спелеологам…

    И вот тому пример: в Старомурадымовской пещере студентом из Оренбурга (имя, к сожалению, не помню) в конце восьмидесятых годов прошлого века были открыты 11 стилизованных рисунков древнего человека. Чуть позже, когда я работал собственным корреспондентом Всесоюзного радио и телевидения, подготовленный мной репортаж  об этих рисунках был показан в программе «Время». На съемках присутствовал и консультировал меня известный ученый Анатолий Пшеничнюк, нашедший «Сарматское золото» при раскопках царского кургана в Оренбургской области. Впрочем, и золото сарматов мир впервые увидел из моего репортажа в программе «Время», который я подготовил с места события, выехав туда по приглашению также Анатолия Пшеничнюка…

- Скоро Мраково, - сосед трогает меня за плечо, - вздремнулось?

  …Мраково, как всегда, появилось неожиданно. Долгий косогор, оконечность Таушских гор, упирается в самую улицу. И тот, кто едет сюда впервые, до самого поворота у центральной усадьбы Кугарчинского совхоза не  догадывается, что еще лишь полкилометра и – конец дорожной одиссее. Но вот машина выехала из-за косогора. Перед глазами широкая, окруженная с трех сторон горами долина. Когда-то здесь бродили мамонты. Учащиеся Мраковской восьмилетней школы нашли у деревни Ново-Николаевка целый бивень. По долине, огибая рощу сорокаметровых осокорей, бежит Большой Ик, а на его берегах расположилось большое село.

   В былые времена его называли Красная мечеть. Теперь уже точно не помнят, что стало с земными апартаментами аллаха. Одни утверждают, что в годы революции мулла сбежал, захватив всю наличность прихода, а чтобы скрыть следы – мечеть поджег. Но как бы там ни было, на месте мечети обосновались пожарники, а пожарная вышка для нас – мальчишек была пределом вожделения.

   Я слышал от стариков-башкир своеобразное истолкование происхождения названия села. По преданиям, где-то на границе с Казахстаном кочевали скотоводческие племена. Однажды после смерти бия, между его многочисленными сынами пошел междоусобный раздор за наследство. Долго длился он… Наконец, старший сын, взяв свои гурты, откочевал далеко на северо-запад, где синели горы. Старший сын в переводе означает «баш ул». Кроме того, он и старший гурта – «гурт башлыгы». Вот, мол, и получилось: башгурт- башкорт…

   Племя размножалось, двигалось дальше. Один из башкир выбрал долину Ика, где сейчас расположено Мраково. Звали его то ли Мурат, то ли Мрат. По его имени и нарекли село. Потом появились в наших краях беженцы и крепостные переселенцы. Многие погибли от голода и дикого зверя. Тогда, мол, и переиначили название аула из Мрата в Мрак…

   Легенда она и есть легенда. Но вот что пишет в своей статье о Кугарчинском районе, опубликованной в книге «Золотое кольцо Башкортостана», кандидат исторических наук, старший преподаватель УГИС З.Р. Рахматуллина:

  «Деревня Мраково в XVIII веке называлась Красной Мечетью. В нем находилась мечеть, кузница, мельница. Отсюда прошел Е.Пугачев, направляясь на Авзяново-Петровский завод. Материалы VII ревизии сообщают имена сынов Мурака: 72–летний Хамит и 52-летний Хабибулла Мураковы…».

  …Мрак. Пожалуй, когда-то это название было подходящим. А сейчас – вот оно Мраково, с новыми улицами, новыми красивыми домами и дворцами, асфальтированными улицами. Не узнать село – широко раздвинулись его границы!

   Стою с друзьями детства на вершине Странкиной горы. Назвали так гору, говорят, по имени расстрелянного на ней красного комиссара. Помню, был когда-то у подножия обелиск, поставленный на месте казни белогвардейцами местных партизан…

   Между прочим, за этой горой я и явился на свет. Да, явился. Потому что родился значительно раньше: будучи в утробе мамы я уже жил и сучил ножками, когда мне было неудобно лежать. Не думайте, что порю чушь: каждый из нас примерно на полгода старше своих официальных лет…

   Как рассказала мама в конце жизни (а прожила она почти 92 года), появился я на свет по дороге из Уваров, где мама находилась, пока папа – заведующий Райзо мотался по аулам. А в Уварах учительствовал дядя Мухамат Исхаков – братишка мамы…

   Оказался он здесь, думается не случайно. Аул Увары, бывшая некогда «яма» - почтовая станция, жители которой несли ямскую повинность и назывались ямщиками. Ему уже 250 лет. В этом году мы с земляками готовимся отметить эту знаменательную дату праздником «Здравствуйте, односельчане!». А носят большинство уваринцев фамилии Исхаковы и Ишматовы, чьи предки переселились сюда, в частности, из Татарских Карагалов, расположенных близь Оренбурга. Живет здесь и моя двоюродная сестра Лилия Исхакова, ее сын и дочь со своими семьями.

   А в Татарских Каргалах живут мой двоюродный брат Хамит – абый Исхаков, его дети и другие наши родственники. В детстве я несколько раз ездил из Мраково в Оренбург с мамой, гостил у бабушек и дедушек – наших родственников, но не знал, откуда и от кого они происходят, да и не интересовался тогда нашей родословной. А жаль…

   И вот недавно мой старший брат Марсель дал мне почитать повесть «Искак» декабриста Петра Кудряшова, сосланного в Оренбург после известных событий на Сенатской площади в Петербурге. Он владел татарским и казахским языками, пытливо изучал жизнь, быт, нравы и обычаи края, и написал ряд произведений, которые отражали местные жизненные реалии: повести «Абдряш», «Абдрахман», «Сокрушитель Пугачева, илецкий казак Иван», «Киргизский пленник», а также большое количество стихотворений и песен.

  Повесть же «Искак» брат случайно обнаружил среди старых журналов и книг, выброшенных кем-то из его соседей по саду. И вот что, в частности, он поведал в рассказе «Находка», опубликованном в минувшем феврале в газете «Истоки»: 

   «Я с интересом прочитал повесть «Искак» - приключениях каргалинского юноши, влюбленного в красавицу Фатиму… И вдруг меня озарило: так это повесть о моем пра…пра… - не знаю сколько раз надо повторить это «пра» - дедушке Исхаке, автор изменил в его имени лишь одну букву.

   Башкиры считают, что каждый человек должен поименно помнить своих предков до седьмого колена. Я в молодости относился к своей родословной легкомысленно, более того – сознательно пренебрегал ею. Моя осведомленность по этой части не шла дальше знаний о двух дедах по отцовской и материнской линии, но сведениями об их биографии я похвастаться не мог. Хорош был бы рьяный комсомолец, хвастающийся дедами – священнослужителями!

   Дело в том, что мой дед по отцу, Хажи-ахун, имел сан, сопоставимый с саном православного архиерея. Он ведал довольно большим числом мусульманских приходов, прослыл в народе святым. Было это очень давно, так что я никаких особых чувств к деду не испытывал – мне даже казалось, что я никакого отношения к нему не имею. Он умер еще до первой мировой войны, оставив моего отца шестилетним сиротой.

   Что касается Вали-хаджи, деда со стороны матери, был он карыем в татарских Каргалах. Карый – это знаток Корана. Дед Вали совершил хадж в Мекку, знал Коран наизусть и специальной грамотой был наделен правом произносить – пропевать суры Священной книги на больших собраниях верующих. Со слов матери я знал, что в 1918 году дед Вали под влиянием революционных событий публично разорвал свою грамоту, отказался от сана карыя. Но это его в моих глазах не оправдывало. Вот если бы он стал красным командиром или красным партизаном, другое дело. Но ни тем, ни другим он не мог стать по возрасту, не говоря уж о религиозных убеждениях, хотя в преклонных годах показал себя молодцом: моя мама родилась от второго брака, когда ему было под семьдесят лет. Однако дед Вали тоже умер задолго до моего рождения, оставив бабушку в нищите. Мама с 8 лет жила в прислугах у своей родной тетки.

   Это – все, что было мне известно о людях, которым я обязан своим появлением на белый свет. С этим бы и покинул его, не расскажи русский писатель Петр Кудряшов историю, героями которой оказались мои далекие предки…

   А история, рассказанная Петром Кудряшовым, началась с того, что царь Иван Грозный овладел Казанским ханством, после чего один из отпрысков ханской семьи ушел в партизаны. Извините. Это мне захотелось назвать знаменитого разбойника Мустафу партизаном – это слово звучит возвышенней, чем «разбойник»… Немалое богатство досталось его наследникам. Через несколько поколений оно, заметно поубавившись, перешло в руки предприимчивого казанца Сеита».

   …Продолжение истории – уже в моем изложении. Приехав из Казани в Оренбург, Сеит выпросил у губернатора Ивана Неплюева дозволение «поселиться сотоварищи близ пограничной линии и избрал для этого место в 18 верстах от Оренбурга на правом берегу реки Сакмары при впадении в оную речки Каргалы». Поначалу поселение называлось Сеитовским посадом, переименованное позднее в Каргалы, куда наезжал со сподвижниками сам крестьянский «царь» Емельян Пугачев, чтобы погулять – повеселиться… У Сеита был сын Исхак, который женился на юной красавице Фатиме, чему предшествовали события, описанные Петром Кудряшовым. Фатима жила только с матерью, была украдена киргизами, потом то ли продана башкиру Муслиму, то ли захвачена последним. Не желая стать очередной женой Муслима, так как очень любила Исхака, как и он ее, Фатима, когда охрана заснула, сбежала из юрты и бросилась в бурную реку. Преследователи решили, что она утонула. Но девушка была спасена сыном бедной башкирски и доставлена матери, где ее и нашел Исхак. От них пошли в Каргалах Исхаковы. Наш дед Вали-хаджа и наша мама в девичестве носили эту фамилию…

   Завершает же свой очерк брат так:

   «Напоследок мой вам совет, друзья: читайте больше. Авось и вам откроется что-нибудь такое, от чего ваша жизнь станет веселей. И в родословной своей покопаться нелишне: вдруг да и окажется, что где-то за вашей спиной в колонне предков есть человек неожиданной для вас судьбы и даже национальности, как за Пушкиным – эфиоп, за Лермонтовым – шотландец, за Аксаковым – татарин. И тогда вы обнаружите, что в мире у вас гораздо больше родственных связей, чем представлялось. А значит, вы станете богаче».

   Но вернемся к моему появлению на свет. Добрались мама с папой до райцентровской больницы (примерно километров тридцать) по проселочной дороге на старенькой повозке. По дороге маму растрясло, и за горой, у безымянной речушки, она не выдержала, закричала: «Стой, ребенок на свет просится…». Папа зубами откусил мою пуповину, обмыл меня их этой речушки и, подняв над головой, известил округу: «Родился Мадр- Иль!».

   Долгие годы я думал, что отец придумал мое имя, как бы близкое к имени старшего сына Марселя. То есть, добавил к названию испанской столицы приставку «иль», откинув букву «д». Отец был довольно образованный человек, учился после «зимогорства», то есть работы на Златоустовских приисках, в Горьковском университете. И, как выяснилось, имя Мадриль – не производное от «Мадрида», а взято из древнего индоевропейского языка: Мадриль – значит «Сын солнца». Так назвал я одну из своих поэм, написанную на татарском языке и посвященную дяде Мухамату, который вместе с женой четыре десятилетия обучал уваринцев.

   Кстати, словом «Иль» и ныне на языке некоторых народов называют солнце. И брата, оказывается, зовут не Марсель. После смерти матери, в связке писем отца, которые она хранила, я обнаружил свидетельство о рождении брата, где написано «Марсиль». То есть, отец осмысленно нашел и старшему сыну имя со словом «солнце»…

  В общем, хотя в метрике, то есть в свидетельстве о моем рождении, указано село Мраково, самое дорогое место на земном шаре для меня – аул Увары, где прошло мое детство.

   И куда бы судьба меня не заносила: на Тихий ли океан, где служил на Военно-морском флоте, а потом журналистские дороги подарили мне свыше полутора десятка стран мира: будь то крошечное государство Сан-Марино, расположенное на одной из Апеннинских гор, окруженных территорией Италии, впрочем, древнейшее из современных европейских государств; бывшие наши «братья» по Варшавскому договору или же могущественная держава США – всюду, уже через несколько дней, я начинал скучать по родному аулу. Я думал о нем и стоя на 110-м этаже одного из двух Нью-Йоркских небоскребов-близнецов (снесенных позже 11 сентября 2001 года с лица земли террористами), глядя на статую свободы, возведенную на острове среди Гудзонова пролива… и там рождались вот эти строки:

Стало модно бывать за границей,

Вот я тоже нанес ей визит,

До сих пор мне – нет

Да приснится

Чернобровая девушка – гид.

Были встречи и разные речи,

Видел много друзей и врагов,

Был с друзьями шутлив и беспечен

И, как надо, с врагами суров.

Показали мне замки и моды,

и достаточно прочих красот,

хоть садись и расписывай оды,

только что-то не хочется од.

Не хочу все, что нашего краше,

Очернить я неверной строкой,

Только все-таки это не наше,

Даже воздух – и тот не такой.

И какой бы не шел я страною,

Мой далекий аул Увары  

Неизменно вставал предо мною,

как маяк на вершине горы.

И когда нам навстречу полился

Гимн, знакомый с мальчишеских лет,

Я – неверующий – молился,

Но не богу, а нашей земле.

И, свисая с подножки вагона,

Я вдыхал в себя жадно полынь,

Словно запах настойки лимона

И глаза были светом полны.

Постигаем мы цену России

И безмолвную боль матерей,

Чужеземные версты осилив,

На коленях у отчих дверей…

    Приезжая на малую родину, по пути в Увары, я неизменно встаю на колени у той речушки, и омываю лицо ее хрустальной студеной водой.