Мадриль Гафуров.

ПРОГОРКЛЫЙ ХЛЕБ ДЕТСТВА

                      Поэма

Коленопреклоненный перед хлебом,

сквозь тьму веков,

поверженных к ногам,

крестьянин руки простирает в небо

и молится бесчувственным богам...

Кругом разор,

он кандалами скован,

хлеба его враги огнем палят ...

О, сколько слез

и горя в вас людского,

просторные российские поля?!

О, сколько раз,

как саранча, слетаясь

грабители травили вас и жгли?

Но все они

(сурова месть святая)

на тех полях бесславно полегли.

И снова Русь, как Муромец, вставала

из пепла, из пожарищ, из золы,

в цехах Урала новый меч ковала

и разрубала цепи кабалы.

И вновь крестьянин,

радуясь и плача,

пахать и сеять выходил в поля:

он - хлебороб,

не может он иначе,

корми его родимая земля!..

.. .Седая даль,

до боли ощутимы

в груди моей твоя печаль и грусть, -

не потому ль,

хоть рвусь неудержимо,

от памяти своей не оторвусь?

Иду в аул проселочной дорогой,

где ждет меня наш постаревший дом,-

стучится в грудь щемящая тревога

и подступает к горлу горький ком...

Лежат хлеба,

прибитые ветрами,

осенний дождь в полях зерно гноит,

и вновь я в сердце ощущаю травмы,

не знавших детства сверстников моих.

И снова я тревожно вспоминаю

далекие, суровые года, -

еще о жизни многого не зная,

мы понимали многое тогда.

Страна сражалась с грозным супостатом,

на смертный бой вставал и стар и мал,

а мор вздымался над семьей солдата

и бил ее нещадно, наповал.

Кого - то, может, это покоробит,

но не затмятся в памяти года,

когда поля пахали на корове,

а хлеб нам заменяла лебеда.

А хлеб лежал в складах особым фондом,

о       нем в колхозе нашем каждый знал,

но каждый знал: он предназначен фронту,

и никогда о нем не помышлял.

Нет никакого героизма в этом:

за это не давались ордена, -

а было так еще не близко лето,

и с каждым днем жилось труднее нам.

Едва земля открылась на пригорках

нас колоски послали собирать, -

ах, как был сладок каравай прогорклый,

что испекла из колосков нам мать!

Бесценен хлеб,

земной,

не манка с неба,

но в колосках таился смертный яд,

и пухли дети от такого хлеба,

а на погосте рос могильный ряд.

Но вновь и вновь мы выходили в поле,

где нас стерег объездчик Байназар,

и были мы в его хапужей воле:

коль не принес махорки - дуй назад.

Он наживался на гнилых колосьях,

на детях тех,

кто бился на войне,

откормленный,

как дикий бык под осень,

он у солдаток взятки брал вдвойне.

Была война, и было невозможно

понять все и представить, что к чему -

переплеталось истинное с ложным,

а это было на руку ему.

По вечерам,

как будто в дом свой личный,

он к нам входил в махорочном дыму,

и требовал с ухмылкою, цинично,

у мамы подчинения ему ...

Испуганно мы ежились на нарах –

от холода,

от голода

и зла,

и под надменным взглядом Байназара

змеею в сердце ненависть ползла ...

... Прости, родная,

что я вновь тревожу

сегодня рану старую твою:

я память эту,

словно меч из ножен,

из сердца не для мести достаю.

Она нужна мне, чтобы видеть зорче,

чтоб каждый шаг свой по тебе равнять,

чтоб в каждый день свой новый,

словно зодчий,

вложить всю страсть душевного огня.

Прошли сквозь годы,

лебедью без пары,

твоя любовь и молодость твоя,

но ты горда:

они прошли не даром -

твоих седин достойны сыновья.

И я - не раб любого поклоненья,

о, женщина, солдатская вдова,

встаю перед тобою на колени,

но где найти достойные слова

твоей любви и чистоты великой,

что ты хранила, мужа потеряв?

О, если б мог я памятник воздвигнуть

многострадальним нашим матерям?!

Быть может, это прозвучит не ново,

быть может, кто - то скажет поновей,

но все, что есть у Родины святого, -

есть воплощение наших матерей!

Мы выросли,

и многое забыто,

(хотя, как прежде, нам не легче жить),

но есть вопрос,

оставшийся открытым, -

тот страшный день я не могу забыть...

... Не знаю, чем бы завершилась драма,

одно я помню крепко до сих пор,

как, словно в иступленьи,

крикнув «Мама!»,

решительно я взялся за топор ...

Наутро он догнал нас на пролетке,

я убегал, пока хватило ног,

а он стегал меня смоленой плеткой

под каждый взмах цедя:

- Щенок!

Потом он бил черемуховой палкой,

загнав в кусты заброшенных могил,

а я кричал:

  - Подлец! Вернется папка! –

шептал беззвучно:

  - Мама, помоги?..

... Далек тот год,

мы строим наше Завтра,

нас никому не повернуть назад

но и теперь мне кажется:

в мерзавцах

сидит мой враг - объездчик Байназар...

И снова я тревожно вспоминаю

те грозные, далекие года,

еще о жизни, многого не зная,

мы понимали многое тогда.

Иду в аул проселочной дорогой,

где ждут меня наш старый дом и сад,

и возвращает давняя тревога

меня на много - много лет назад.

Лежат хлеба.

прибитые ветрами,

над перевалом вновь висит гроза

а у тропы, раздвинув робко травы,

кивают мне «анютины глаза»...

...Родимый край!

Едва окрепнут крылья,

в далекий путь ты провожаешь нас,

но сколько б стран мы в жизни не открыли,

к тебе мы прилетаем хоть на час:

где не грешно всплакнуть нам и напиться,

устав вконец от собственных тревог,

бедой или победой поделиться

и снять усталость пройденных дорог...

Бежит вперед извилисто дорога,

по сторонам под ветром никнет рожь,

стучится в грудь щемящая тревога

и поступает к горлу ком,

как нож.

Идут дожди,

идут дожди косые,

и мокнет рожь,

прибитая к земле,

и чую я,

как стонет вновь Россия

о каждом в поле брошенном зерне.

Нет, не скупа Россия,

но как горько,

когда от хлеба остается прах, -

смывают ливни землю на пригорках,

и хлещут колос буйные ветра.

Бесценен хлеб,

земной,

не манка с неба,

трудом крестьянским выращенный хлеб, -

хвалю тебя и проклинаю, Небо,

за нрав твой,

что и грозен, и нелеп!

Лежат хлеба...

Комбайны сиротливо

стоят в полях,

объятые тоской,

как человек,

вздыхает тяжко нива

тугим зерном набрякших колосков ...

... Я снова здесь,

на этом самом ноле,

где собирал гнилые колоски,

и верю, верю:

будет хлеба вволю,

ветрам и ливням буйным вопреки.

Нам близко то,

что в нас хранится с детства,

как этот богом позабытый шлях,

и тот,

кому случалось в жизни бедствовать,

тот знает цену хлеба не в рублях.

11и перед кем я лебезить не буду,

от своего ни в чем не отступлюсь,

а этот хлеб приемлю,

словно чудо,

и, молча, на колени становлюсь...

      P.S. Поэму эту я написал на своей малой родине - в ауле Увары Кугарчинского района Башкирской ЛССР в сентябре 1979 года, и посвятил се с великой признательностью незабвенной маме, много лет назад ушедший в мир иной, которая не только дала нам со старшим братом Марселем жизнь, но и взрастила и воспитала нас такими, какими знают нас земляки...

      Предлагая поэму к сегодняшней публикации, я внес в нее лишь небольшие стилистические поправки.

На снимке: мама, брат Марсель, также покинувший земной мир год назад, и я.

     (Сфотографировались в день 90-летия мамы).