Мадриль Гафуров ПРОГОРКЛЫЙ
ХЛЕБ ДЕТСТВА Поэма Маме с
признательностью и с любовью
посвящаю. Коленопреклоненный
перед хлебом, сквозь
тьму веков, поверженных
к ногам, крестьянин
руки простирает в небо и
молится бесчувственным богам: в
родном краю он кандалами скован, враги
хлеба его огнем палят... О,
сколько слез и горя в вас людского, просторные
российские поля?! О,
сколько раз, как
саранча слетаясь грабители
травили вас и жгли? Но
все они (сурова
месть святая) на
тех нолях бесславно полегли. И
снова Русь, как Муромец, вставала из
пепла, из пожарищ, из золы, в
цехах Урала новый меч ковала и
разрубала цепи кабалы. И
вновь крестьянин, радуясь
и плача, пахать
и сеять выходил в поля: он
- хлебороб, не
может он иначе, корми
его родимая земля!.. ...Седая
даль, до боли ощутимы в
груди моей твоя печаль и грусть, - не
потому ль, хоть рвусь неудержимо, от
памяти своей не оторвусь? Иду
в аул проселочной дорогой, туда,
где ждет меня наш старый дом, - стучится
в грудь щемящая тревога и
подступает к горлу горький ком... Лежат
хлеба, прибитые
ветрами, осенний
дождь в полях зерно гноит, и
вновь я в сердце ощущаю травмы, не
знавших детства сверстников моих. И
снова я тревожно вспоминаю суровые
далекие года, - еще
о жизни многого не зная, мы
понимали многое тогда. Страна
сражалась с грозным супастатом, на
смертный бой вставал и стар и мал, а
мор вздымался над семьей солдата и
бил ее нещадно, наповал. Кого
- то, может, это покоробит, но
не затмятся в памяти года, когда
поля пахали на корове, а
хлеб нам заменяла лебеда. А
хлеб лежал в складах особым фондом, о
нем в колхозе нашем каждый знал, но
каждый знал: он предназначен фронту, и
никогда о нем не вспоминал Нет
никакого героизма в этом : за
это не давались ордена, - а
было так еще не близко лето, и
с каждым днем жилось труднее нам. Едва
земля открылась на пригорках нас
колоски послали собирать, - ах,
как был сладок каравай прогорклый, то
испекла из колосков нам мать! Бесценен
хлеб, каким
бы горьким не был, но
в колосках таился смертный яд, и
пухли дети от такого хлеба, на
погосте рос могильный ряд. Но
вновь и вновь мы выходили в поле, где
нас стерег объездчик Байназар, и
были мы в его хапужьей воле: коль
не принес махорки - дуй назад. Он
наживался на гнилых колосьях, на
детях тех, что
пали на войне, откормленный,
как дикий бык под осень, он
у солдаток взятки брал вдвойне. Была
война и
было невозможно понять
все и представить: что
к чему, - переплеталось
истинное с ложным, а
это было на руку ему. По
вечерам, как
будто в дом свой личный, он
к нам входил в махорочном дыму, и
требовал с ухмылкою, цинично, у
мамы подчинения ему... Испуганно
мы ежились на нарах от
холода, от
голода и
зла, и
под надменным взглядом Байназара змеею
в сердце ненависть ползла... ..
.Прости, родная, что я вновь тревожу сегодня
рану старую твою: я
память эту, словно меч из ножен из
сердца не для мести достаю. Она
нужна мне, чтобы видеть зорче, чтоб
каждый шаг свой по твоим равнять, чтоб
в каждый день свой новый, словно
зодчий, вложить
всю страсть душевного огня. Прошли
сквозь годы лебедью
без пары твоя
любовь и молодость твоя, но
ты горда: они
прошли не даром – твоих
седин достойны сыновья. И
я- не
раб любого поклоненья, о,
женщина, солдатская вдова, встаю
перед тобою на колени, но
где найти достойные слова твоей
любви и чистоты великой, что
ты хранила, мужа потеряв? О,
если б мог я памятник воздвигнуть многострадальным
нашим матерям?! Быть
может, это прозвучит не ново, быть
может, кто - то скажет поновей, но
все, что есть у Родины святого – есть
воплощенье наших матерей. Мы
выросли, и
многое забыто, хотя
и ныне нам не легче жить, но
есть вопрос, оставшийся
открытым, - тот
страшный день я не могу забыть... ....Не
знаю, чем бы завершилась драма, одно
я помню крепко до сих пор, как,
словно в иступленьи, крикнув
«Мама!», решительно
я взялся за топор... Наутро
он догнал нас на пролетке, я
убегал, пока хватило ног, а
он стегал меня смоленой плеткой. под
каждый взмах цедя: -
Щенок! Потом
он бил черемуховой палкой, загнав
в кусты заброшенных могил, а
я кричал: -Постой,
вернется папка! – шептал
беззвучно: -Мама,
помоги?.. ...Далек
тот год. мы
строим наше Завтра, нас
некому не повернуть назад, но
и теперь мне кажется: в
мерзавцах Сидит
мой враг – объездчик
Байназар. И
снова я тревожно вспоминаю те
грозные, далекие года, еще
о жизни многого не зная. мы
понимали многое тогда. Иду
в аул проселочной дорогой, где
ждут меня наш старый дом и сад, и
возвращает давняя тревога меня
на много, много лет назад… Лежат
хлеба, Ор прибитые
ветрами, над
перевалом вновь висит гроза, а
у тропы, раздвинув робко травы, кивают
мне «анютины глаза». ..
.Родимый край! Едва
окрепнут крылья. в
далекий путь ты провожаешь нас, но
сколько б стран мы в жизни не открыли, к
тебе мы прилетаем хоть на час. Где
не грешно всплакнуть нам и напиться, устав
вконец от собственных тревог, бедой
или победой поделиться и
снять усталость пройденных дорог. Бежит
вперед извилисто дорога, по
сторонам под ветром никнет рожь, стучится
в грудь щемящая тревога подступает
к горлу ком, как
нож. Идут
дожди, идут
дожди косые, и
мокнет рожь, прибитая к земле, и
вижу я, как стонет вновь Россия о
каждом в поле брошенном зерне. Нет,
не скупа Россия, но
как горько, когда
от хлеба остается прах... Смывают
ливни землю на пригорках, И
хлещут колос буйные ветра. Бесценен
хлеб, каким
бы горьким не был, трудом
крестьянским выращенный хлеб, - хвалю
тебя и проклинаю, небо! за
нрав твой, что и грозен и нелеп! Лежат
хлеба... Комбайны
сиротливо стоят
в полях, объятые
тоской, как
человек вздыхает тяжко нива, тугим
зерном набрякших колосков ... я
снова здесь, на этом самом поле, где
собирал гнилые колоски, и
верю, верю: будет
хлеба вволю, ветрам
и ливням буйным вопреки. Нам
близко то, что
в нас хранится с детства, как
этот богом позабытый шлях, и
тот, кому
случалось в жизни бедствовать, тот
знает цену хлеба не в рублях. Не
перед кем я лебезить не буду, от
своего ни в чем не отступлюсь, но
этот хлеб приемлю, словно
чудо, и,
молча, на колени становлюсь… Сентябрь
1979 года. Кугарчинский
район. Мраково
- Увары.
|